Франсуа Трюффо
Мужчина, который любил женщин
ПРОЛОГ
Монпелье. Рождество 1976 года
Женевьева Бижей приехала из Парижа на похороны Бертрана Морана. Она идет по аллеям кладбища Сен-Лазар вслед за похоронным автобусом, не приближаясь к нему. Нельзя назвать ее печальной, она скорее задумчива. "Больше всего одни похороны похожи на другие похороны, и все-таки в этих есть нечто особенное: здесь не видно мужчин, только женщины, одни только женщины". Автобус остановился, служащие похоронного бюро вытаскивают из него гроб. Женевьева встала в сторонке от группы женщин, одетых в темное, принялась наблюдать. "Да, я уверена, что Бертран оценил бы зрелище собственных похорон. Конечно же, не все они здесь! Недостает тех, кто не смог отлучиться, тех, кому приходится отчитываться мужу в каждом шаге, тех, кто ненавидел Бертрана и кто еще злится на него. Ни одна из этих женщин меня не знает, но я-то, наверное, смогу угадать, кто здесь кто". Женевьева слабо улыбнулась, заметив, как подходят опоздавшие: кудрявая девушка, наспех прикрывшая теннисную юбчонку черным пальто, рыжая красотка – она явилась со спутником, но оставила его у дерева и присоединилась к другим женщинам. А вот еще одна, и, похоже, она сильно шокирована: наверное, считала себя единственной женщиной в жизни Бертрана. Оглядевшись, предпочитает уйти, расталкивая прочих. Спешит, пробираясь среди могил, высокая девушка в брюках. "Бертран бы ей это простил, потому что у нее хорошенькая попка". Гроб Бертрана опустили в яму, женщины подходят одна за другой бросить горсть земли. "Оттуда, где он сейчас, Бертрану удобно взглянуть в последний раз на то, что ему больше всего в нас нравилось: на наши ноги! Все эти женские ноги, все эти его мечты… Мне вспоминается его фраза: "Женские ноги – циркули, которые измеряют земной шар во всех направлениях, и это дает ему равновесие и гармонию".
РАССКАЗ БЕРТРАНА
Годом раньше: ноги Марианны. Кузина из Безье. Улыбка Бернадетты
Это произошло в прачечной мадам Кармен: я загляделся на ноги одной из клиенток. Потрясающее впечатление. Невозможно остаться равнодушным. Пока мне отсчитывали сдачу, великолепная незнакомка вышла на улицу. Выбежав вслед за ней, я едва успел увидеть, как она садится за руль своей машины, и нацарапать на пачке сигарет номер: 6720 RD 34. Я бросился в префектуру полиции, в тот отдел, где выдают технические паспорта. Служащий никак не хотел пойти мне навстречу: конечно, мы могли бы найти владельца машины, но мы не имеем права сообщать вам его имя. Мне надо было изобрести какой-нибудь предлог, чтобы убедить его нарушить инструкцию. Оглянувшись, я заметил объявление о конкурсе фотографий, который устраивала префектура, и решился:
– Так досадно. Дело в том, что я подвозил одного человека, просто хотел оказать услугу, у него сломалась машина, и этот человек забыл в моей машине одну вещь, на заднем сиденье, забыл фотоаппарат, я хотел бы его вернуть, но знаю только номер машины.
– Да, я понял, – ответил служащий, – 6720 RD 34. Мне очень жаль, мсье, но это запрещено. Понимаете, месье, вот если бы этот человек повредил вашу машину, вот тогда вы действительно могли бы, дав номер машины вашему страховому агенту, с легкостью напасть на след…
Я был в восторге: служащий подкинул мне роскошную идею. Я припарковался на подземной стоянке рядом с префектурой. Убедившись в том, что за мной никто не наблюдает, я сел в машину и нарочно стукнул ее об острый край бетонного столба. Лопнуло стекло одной фары, мотор задымился, железо сильно помялось, но, к счастью, машина могла двигаться. Очень довольный своей выдумкой, я отправился домой. Первым делом я позвонил своему страховому агенту и выложил ему проработанную версию:
– Я был на стоянке, нормально припарковался на площади Комедии. На минутку отошел к табачному киоску, а когда вернулся, правое переднее крыло оказалось сильно помятым. Понятно, что настроение у меня испортилось.
– И тот, кто стукнул вашу машину, ничего не оставил… никакой записки с извинениями?
– Нет, ничего, я только успел заметить удаляющуюся машину и записать номер: 6720 RD 34.
Мой страховой агент пообещал быстро отыскать виновного и немедленно перезвонить мне. Я еще подчеркнул:
– Да, звоните даже на работу, не бойтесь меня побеспокоить: надо обязательно найти эту женщину!
Я так увлекся, что сообщил ненужную подробность, которая не могла не удивить моего страхового агента:
– Откуда вы знаете, что это была женщина?
Я не растерялся:
– Откуда знаю? Просто-напросто у меня такое предчувствие!
Очень скоро агент сообщил мне лишь то, что машина, стукнувшая мою, была взята напрокат в "Миди-Каре". Я не собирался отступать и в тот же вечер отправился в "Миди-Кар".
Сотрудница "Миди-Кара" вежливо выслушала мою историю, но вместо того, чтобы сказать мне, кто брал напрокат ту самую машину – это противоречило правилам, – заверила меня в том, что "Миди-Кар" обязуется возместить расходы на ремонт поврежденного крыла. Я совершенно не этого добивался. Я вернулся к своей машине, раздумывая, не бросить ли мне поиски, когда внезапно удача мне улыбнулась. Я не особенно обратил внимание на то, что вторая служащая, хорошенькая блондинка в слишком больших для ее лица очках, кажется, заинтересовалась моей проблемой. И сейчас, пока я заводил мотор, Бернадетта (ее имя можно было прочесть на карточке, приколотой к форменной одежде) протянула мне через опущенное стекло дверцы записку.
– Я видела, что они сделали с вашей машиной, – сказала она, – и понимаю вас. Вот, держите, здесь написано, кто брал у нас эту машину. На карточке, которую она мне протянула, были написаны имя и адрес: мадемуазель Дедуа, аллея Поль-Рике, Безье. Я изо всех сил стал благодарить Бернадетту, и она с милой улыбкой прибавила: "Если у вас будут какие-нибудь трудности, приходите ко мне".
Вернувшись домой, я тут же отыскал в справочнике номер телефона мадемуазель Дедуа из Безье. К моему разочарованию, ответил мне мужской голос. Я сказал, что мне надо поговорить с мадемуазель Дедуа, но мужчина сообщил мне, что его дочери нет дома, она поехала провожать кого-то в аэропорт, и спросил, не надо ли что-нибудь ей передать. Я автоматически повторил месье Дедуа свою историю с машиной, которую стукнули на стоянке, и, услышав, что виновница происшествия к обеду вернется домой, заявил, что немедленно выезжаю в Безье, чтобы разобраться с его дочерью. Всю дорогу от Монпелье до Безье перед моим мысленным взором мелькали ноги прекрасной незнакомки; это видение заставляло меня прибавить газу. Едва въехав в город, я остановился у первой же телефонной будки и позвонил мадемуазель Дедуа. Отец, должно быть, сказал моей прекрасной незнакомке о том, что я звонил, и теперь она, не дав мне и рта раскрыть, сразу на меня набросилась:
– Что это еще за история с битой машиной?
На этот раз врать уже не имело смысла, и я выложил карты на стол:
– На самом деле мне просто нужен был предлог для того, чтобы вас разыскать. Ничего с моей машиной не случилось. С тех пор как я увидел вас в Монпелье, я только о вас и думаю...
– По-моему, вы намерены грандиозно меня разыграть!
Я не могу допустить, чтобы она усомнилась в моей искренности:
– Мадемуазель, разве по моему тону можно предположить, что это розыгрыш?
Она вынуждена была признать, что нет, но главное – она согласилась встретиться со мной в "Монте-Карло", кафе, расположенном в двух шагах отсюда.
Едва я уселся за столик в кафе, как осознал нелепость своего положения: как я могу рассчитывать на то, что узнаю женщину, которую до тех пор лишь несколько секунд видел со спины и разглядел при этом главным образом ее ноги? Да никогда в жизни! Я полный идиот. Я уже готов был все бросить, когда к моему столику подошла красивая блондинка в белых брюках.
– Простите, месье, не вы ли владелец машины, с которой ничего не случилось? – улыбаясь, спросила она. Я до того растерялся, что ни слова не смог ответить, и только знаком пригласил ее сесть. – По телефону вы были более разговорчивы, – заметила она. – Скажите, вас не удивляет, что я пришла на такое странное свидание? И еще скажите, хотя я не уверена, что вы ответите искренне, теперь, когда я сижу перед вами, вы не испытываете разочарования?
От ее внимания не ускользнуло то, как я ее разглядывал.
– Разочарован? Вот уж нет. Но мне кажется, будто что-то изменилось, может быть, волосы? У вас на голове была косынка?
Вместо того чтобы ответить, она сама задала вопрос:
– Скажите, что же в моей внешности так вам понравилось, когда вы меня увидели, что вы не поленились меня разыскивать?
Теперь я должен идти напролом:
– Это трудно объяснить. Вы были в прачечной, я видел, как вы вышли на улицу, сели в свою машину. На вас было светло-зеленое шелковое платье с круглым вырезом и бахромой внизу рукавов и над коленями. Ваша походка, то, как колыхалось на ходу ваше платье, – все это было очень красиво; когда вы переходили улицу, мне показалось, что город лежит у ваших ног.
Ее позабавила точность моего описания:
– Получается, будто вы не меня хотели найти любой ценой, а искали мое платье.
– Нет, я искал все, все вместе!
Она некоторое время смотрела на меня, потом вытащила из сумочки фотографию и протянула мне:
– Я не хочу затягивать недоразумение, которое поставило бы в неловкое положение нас обоих. Взгляните. Да, вот это – я, а вот это – Марианна, моя двоюродная сестра. Это ее вы видели на улице в Монпелье. У нее действительно потрясающая фигура. К сожалению, она была здесь только проездом, она живет в Монреале, ее друг – канадец. Сейчас она летит в самолете. Мне очень жаль. Думаю, во Францию она в ближайшие два года не вернется.
Этот удар судьбы лишил меня голоса. Я невразумительно пробормотал, что знаю Монреаль, был там несколько лет назад, а теперь мне надо возвращаться в Монпелье.
На обратном пути я видел перед собой хорошенькое личико мадемуазель Дедуа. Положение казалось безвыходным. Но тут мне вспомнилась Бернадетта. Я понял, что мне надо делать, и нажал на газ, направляясь к "Миди-Кару".
Остров женщин. Письмо Изабель. Голос Авроры. Прекрасная Элен
Несколько часов спустя я собирался уходить от Бернадетты.
Одеваясь, я заметил на стене ее квартирки рельефную карту незнакомого мне острова.
– Это остров, где поселились женщины, которые хотят жить одни, только среди женщин, без всяких мужчин, – объяснила мне Бернадетта.
– Значит, там только женщины, одни только женщины? И сколько их?
– Точно не знаю, я прочла об этом в одной статье, может, около сотни женщин… Я и сама тоже подумывала туда отправиться, – со смехом прибавила она, – но это было бы очень глупо, потому что на самом деле я обожаю мужчин!
– Именно потому, что обожаете мужчин, вы сразу согласились со мной поужинать?
– Не знаю. Мне кажется, вам трудно в чем-нибудь отказать. У вас совершенно особая манера просить. Вы делаете это так, как если бы от этого зависела ваша жизнь. Собственно говоря, это вполне может оказаться военной хитростью бабника, который и виду не подает, что ему надо… бабника, притворяющегося взволнованным.
– Нет, я не бабник, – сказал я, – и сам терпеть их не могу, по-моему, они какие-то жалкие.
– Я тоже бабников терпеть не могу, однако мы с вами оба здесь, и все простыни сбились в кучу так, что не распутаешь!
Когда я уже надевал куртку, Бернадетта предложила мне переночевать у нее. Я отговорился тем, что завтра надо рано вставать.
– Позвоните, когда захочется, никто никому ничего не должен, мы ничем не связаны.
Вернувшись домой, я нашел под дверью письмо.
"Да, это снова я, Изабель. Я напечатала адрес на машинке, потому что, как мне кажется, вы способны, не читая, разорвать письмо, если только узнаете мой почерк. Не могу понять, почему вы уже месяц молчите. Если вы больше не хотите меня видеть, вам достаточно открыто сказать мне об этом. Я больше не появлюсь. Если вам захочется, вы мне позвоните, а если нет – прощайте. Изабель".
Письмо Изабель отправилось в ящик, присоединившись к груде других писем, старых конвертов и всевозможных фотографий.
Утром, как часто бывает, меня разбудил телефонный звонок:
– Алло, вы просили разбудить вас в семь часов.
Я не впервые слышал этот голос, но на этот раз решил завязать разговор:
– Спасибо. Ой, только не кладите трубку, ведь это вы? Просто камень с души упал!
– Да? Но почему?
– Я не ошибся, я узнаю ваш голос из тысячи, – продолжал я.
– Нас всего-то двадцать семь.
– Все равно, я хочу, чтобы меня будили только вы. Знаете, как они со мной обошлись в прошлый раз? Меня разбудила другая.
– Поверьте, мне очень жаль.
– Надо сделать так, чтобы я смог вас найти, если мы опять потеряемся. Как вас зовут?
– Я не имею права вам этого говорить, месье, я должна повесить трубку.
– Нет, умоляю вас, не надо, я буду называть вас Авророй!
– Почему Авророй?
– Потому что вы будите меня на рассвете! Дзинь!
На этот раз она повесила трубку.
Элен – владелица магазина дорогого белья в старом городе. Меня познакомила с ней подруга из числа ее покупательниц. Сегодня, проходя мимо, я застал ее за работой, она наряжала манекен, как в доброе старое время сразу после войны: черный шелковый лифчик с кружевными вставками, такие же трусики и, конечно, пояс с подвязками и черные чулки со швом. Элен развлекалась, наблюдая, с каким интересом прохожие мужского пола поглядывают на ее витрину, сделала мне знак, чтобы я зашел с ней поболтать.
– Ну, вот видите, возвращается все, что было раньше, – сказала она.
– Вы как хотите, а мне приятно это видеть. Что бы там ни говорили и ни делали, женщина всегда останется женщиной!
Элен признала мою правоту, и заметила, что это белье выглядит намного изящнее остального.
– Все идет из Парижа, – сказал я, – и никто не знает, привьется ли это здесь.
– Заглядывайте ко мне, я буду держать вас в курсе.
Я пошел дальше. По некоторым женщинам и не поймешь, думают ли они о любви. У других, напротив, это написано на лице. Рано или поздно между мной и этой женщиной что-то произойдет, торопиться некуда.
По вечерам, закончив работу, я люблю, если у меня нет никаких определенных планов, побродить по магазинам перед закрытием. С ума можно сойти, сколько женщин там можно встретить в это время. Сегодня я шел за молодой блондинкой в габардиновой юбке, плотно обтягивающей круглую, крепкую попку. Стоило ей остановиться, и я останавливался тоже, она двигалась дальше, и я следом за ней. Так, переходя из отдела в отдел, она привела меня к доске, обклеенной маленькими, написанными от руки объявлениями. Я смотрел издалека, как она прикалывает туда листок бумаги, и, только после того как она отошла, приблизился, чтобы прочитать. Она предлагала посидеть с детьми. Ута, так звали эту хорошенькую блондинку, оставила номер телефона. Надо делать запасы на зиму, расставлять силки, забрасывать удочки, бронировать места.
Похоже, с Авророй у нас сегодня утром дело сдвинулось с места.
– Вы просили разбудить вас в семь часов. Вставайте, лентяй, уже семь.
– А, наконец-то я слышу ваш голос, Аврора! Куда вы пропали вчера утром?
– Вчера утром я спала в своей постели.
– В своей постели? Надеюсь, по крайней мере, в одиночестве?
– Вас это не касается.
– Нет, вы определенно жестоки со мной. И я вам еще не рассказал самого страшного! Вчера меня разбудил мужской голос!
– Да, у нас теперь действительно берут на работу мужчин; у нас стал смешанный коллектив.
– Смешанный! Я не могу вынести, чтобы меня будил мужчина, я чуть было не расторг договор.
С удовольствием послушав, как она смеется, я, приободрившись, продолжал:
– Я в восторге от вашего смеха, но, знаете ли, Аврора, нам необходимо встретиться. Назначьте мне свидание.
– Нет, нет и нет. Прежде всего вы были бы сильно разочарованы.
– С чего вы взяли?
– Я ставлю ноги носками внутрь, сутулюсь, у меня один глаз меньше другого…
Я перебил ее:
– Не пытайтесь меня обмануть! Что за грубая хитрость! Согласившись, наконец, со мной встретиться, вы описываете себя неописуемой уродиной, чтобы потом приятно удивить!
– Ничего подобного. Зря стараетесь. Вы никогда меня не увидите. Я – Аврора, которая будит вас на рассвете. И это все.
Подойдя к магазину, я снова увидел у Элен в витрине сексапильный манекен, но на этот раз в белом белье, что, в общем-то, тоже было неплохо.
– Что случилось? Ханжи нашего города заставили вас убрать черное белье?
– Ничего подобного, милый мой. Дело в том, что я все продала: расхватали, как горячие пирожки!
Наш разговор был прерван телефонным звонком, и я невольно услышал, как кто-то отменяет назначенное на вечер свидание с Элен.Тогда поужинать пригласил ее я. Она без церемоний согласилась и предложила мне зайти за ней после закрытия магазина. Когда мы вышли из ресторана, я собрался пригласить Элен зайти ко мне выпить по стаканчику. Вот уже несколько минут как мы перестали смеяться, но, пока я выбирал подходящий момент, Элен заговорила первой:
– Послушайте, я не хочу с вами кокетничать и не собираюсь изображать невинность. Вы мне очень нравитесь, и я хотела бы, чтобы мы остались друзьями даже после того, что я собираюсь вам сказать… – Она остановилась. – Ну так вот. Я хорошо знаю мужчин, во всяком случае, мне кажется, что я хорошо их знаю; мне известно, что произойдет, если я пойду к вам, я знаю, чего вы от меня ждете, и знаю, что вы этого не получите. Бертран, мне сорок один год, но меня привлекают только мальчики моложе меня. – Она подождала, пока проходившая мимо парочка отойдет подальше. И продолжала говорить еще мягче. – Да, мне нравятся молоденькие мальчики. Я не подстерегаю их у школьных дверей, но, в общем, если мужчине больше тридцати, сама не знаю почему, я даже не смотрю в его сторону. Я не могу смириться с увяданием жизни или, вернее, не могу смириться с тем, что любовь к этому приспосабливается. Вам кажется нелепым то, что я говорю? Я уверена, что и вам тоже нравятся молоденькие девушки с гладкой и свежей кожей, у которых нет этого вот здесь и вот здесь.
Она быстро дотронулась рукой до едва заметных черточек в уголках своих глаз и губ.
– Зато в молодости меня тянуло к мужчинам старше меня.
– Как жаль, что мы тогда не встретились.
– И да, и нет, – со смехом ответила она. – В то время я решила бы, что вы слишком молоды для меня!
Пора было прощаться. Я расцеловал Элен в обе щеки, но она, положив мне руку на плечо, потребовала, чтобы мы поцеловались "по-настоящему".
Дома я принялся рыться в ящике с "воспоминаниями". Значит, красавица, которая торгует лифчиками, может заниматься любовью только с молоденькими мальчиками, у которых гладкая нежная кожа. Конечно, это не первая моя неудача, но очень уж неожиданная: я не сомневался, что когда-нибудь это случится, но думал, что меня пошлет подальше молодая девушка, а не женщина моих лет. И тогда я решил написать книгу. Может быть, еще и потому, что перед этой грудой старых фотографий в ящике я испугался, что все позабуду. Я много лет берег свои записные книжки, но потом выбросил, когда решил уехать из Парижа. Чтобы достать старый "Ундервуд", дремавший на шкафу в прихожей, мне пришлось влезть на табуретку, и тогда меня на несколько мгновений охватило странное чувство, будто я заново переживаю то, что уже однажды со мной было. Я перенес пишущую машинку на свой письменный стол, стоявший рядом с книжным шкафом между двумя большими окнами гостиной; поправил лампу, вставил лист бумаги, закурил и принялся печатать: я решил забраться как можно дальше в прошлое, вернуться к той, кого не забываешь никогда.
Мое давнее прошлое. Жинетта. Женщины на улице. Моя мать. Голос Авроры. Мадам Дютей
Мое первое эротическое воспоминание, как у любых девяти из десяти мужчин моего поколения, связано с борделем. Мне было четырнадцать лет.
Я долго проторчал на людной улице и в конце концов подошел к первой попавшейся женщине, улучив минуту, когда рядом не было прохожих. Когда она привела меня в комнату, я стал ждать от нее если не инструкций, то хотя бы намека на то, как должны разворачиваться события; и тогда я почувствовал на себе ее взгляд.
– Послушай-ка, уж не хочешь ли ты сказать, что в первый раз пришел к женщине?
– Да, это первый раз.
– Тогда, – сказала мне женщина, – тебе надо было выбрать девушку помоложе… помоложе и покрасивее… Подожди меня здесь, я скоро вернусь. Никуда не убежишь?
За время ее недолгого отсутствия я успел заметить на стене пустые книжные полки. Когда она снова появилась в дверях, рядом с ней стояла молоденькая сочная брюнетка. Жинетта. Хозяйка комнаты оставила нас одних. Благодаря ее великодушному поступку, мне посчастливилось сохранить чудесное первое воспоминание, и я никогда не изменял пристрастию к женщинам, которых мне довелось встретить на улице. Было бы слишком примитивно считать честными женщинами тех, у кого торопливая походка, я помню одну парижскую шлюху, которая проносилась по улице с бешеной скоростью. Цель этой уловки состояла в том, чтобы у возможных клиентов зародилось сомнение: преследуя быстро идущую женщину, они раздумывали, шлюха перед ними или нет? Моя мать тоже ходила по улицам очень быстро, в черной плиссированной юбке, храня на лице упрямое выражение, которое должно было отпугивать мужчин. Все в ее обращении со мной, маленьким мальчиком, казалось, говорило: "Лучше бы я сломала себе ногу в день, когда родила этого придурка"; тем не менее я очень отчетливо помню момент, когда она впервые застала меня у входа в городской сад за разговором с девочкой моих лет. Мы встретились после уроков и теперь болтали на ступеньках большой каменной лестницы, которая вела в сад. Мать шла по дороге внизу. В первую минуту она от удивления приостановилась, но сразу же двинулась дальше и прошла мимо нас с таким видом, словно видела меня впервые в жизни. Как только она скрылась из виду, я распрощался со своей подружкой, подхватил брошенный у подножия лестницы портфель и бегом помчался домой. Мать, пришедшая раньше, встретила меня вопросом:
– С кем это ты только что разговаривал? Что это еще за дурища плоскозадая?
Я на несколько минут перестал печатать. Нет, я не забыл, что "дурищу" звали Жинеттой, да, и ее тоже звали Жинеттой, как ту, из борделя; и вернулся за машинку, чтобы снова встретиться с ней.
Жинетта никогда не могла уйти из дома, потому что должна была присматривать за младшим братом, которому тогда было всего несколько месяцев. Зато я всегда страдал из-за того, что был единственным сыном: когда я сам был ребенком, то очень любил других детей. Поэтому Жинетта приглашала меня к себе и, под тем предлогом, что так нам гораздо интереснее будет играть в прятки, бежала выключать электричество, отчего младенец неизменно принимался вопить. Помню, как мы гонялись друг за другом по всей квартире, где было множество дверей и коридоров, помню еще то, чем чаще всего заканчивались наши игры: Жинетта подкрадывалась ко мне в ту минуту, когда я, наклонившись над кроваткой ее младшего брата, пытался его успокоить, и, притворяясь, будто показывает мне прием дзюдо, валила на стоявший рядом диван.
Все хотят любви. Какой угодно любви, плотской, или сентиментальной, или даже просто спокойной, безразличной нежности человека, который уже выбрал кого-то на всю жизнь и больше ни на кого не смотрит. Я еще до такого не дошел, я смотрю на всех. Женщины, подобно некоторым животным, зимой впадают в спячку; на четыре месяца они пропадают, их совсем не видно. Но с первыми лучами мартовского солнца они, словно сговорившись или получив приказ о мобилизации, десятками высыпают на улицы в легких платьях и на высоких каблуках. И тогда жизнь начинается снова. Наконец-то можно заново открывать их тела и распределять их по двум категориям: длинноногие стебельки и круглые яблочки.
И вот я снова нервно расхаживаю взад и вперед по своей насквозь прокуренной гостиной и никак не могу закончить фразу: "Женские ноги – циркули, которые измеряют земной шар во всех направлениях, и это дает ему равновесие и гармонию". Зазвонил телефон и отвлек меня от работы. Подняв трубку, я с удивлением услышал голос моего "будильника", голос Авроры:
– Вставайте, лентяй, хватит валяться, уже семь часов!
Так, значит, я всю ночь стучал на машинке.
– Уже семь? Надо же, я и не заметил, как время прошло. Представьте себе, я вообще не ложился, я всю ночь писал.
С телефоном в руках подхожу к окну и раздвигаю шторы. В это время Авроре захотелось пошутить:
– Вы писали мне письмо?
– Нет, я начал писать роман, ну, то есть хочу попробовать.
– Роман? Потрясающе! Послушайте, я надеюсь, вы расскажете обо мне в своей книге?
– Это зависит только от вас. Если только вы согласитесь со мной встретиться…
– До чего же вы, оказывается, упрямый!
Вместе с телефоном перехожу к дивану, сажусь, намереваясь уговорить ее.
– Аврора, я уже не шучу. Я очень волнуюсь, может быть, это из-за книги, которую я начал, но я чувствую себя таким одиноким.
– Вот что, – отвечает она. – До сих пор я всегда говорила "нет", а теперь говорю: может быть.
Фабьенна. Николь. Снова моя мать
Сегодня вечером я ни с какими женщинами не встречаюсь, у меня новая любовница – мадемуазель Ундервуд. Сегодня вечером я расскажу про Фабьенну. Она преподавала сольфеджио в консерватории. Это была красивая молодая женщина, рыжеволосая, с очень белой кожей и зелеными глазами. Мы с Фабьенной почти во всем сходились. Она говорила мне: "Ты, в общем-то, хороший, и даже очень милый… и если бы меня хоть капельку любил, ты был бы просто совершенством". Каждый из нас уважал свободу другого, и, хотя наша связь была довольно долгой, расстались мы друзьями. Я на минуту перестал печатать, чтобы перечитать написанное, и понял, что соврал. На самом деле наш с Фабьенной разрыв произошел не так уж гладко. В моей памяти снова возник тот мучительный вечер, а я-то думал, что уже обо всем забыл. Перед ее приходом я зажег огонь в камине, все женщины обожают, когда горят дрова. Несколько часов спустя я стоял, прислонившись к этому самому камину, огонь догорал, а я только что вызвал по телефону для Фабьенны такси. Дожидаясь ответа диспетчера, я смотрел на отражение в зеркале на стене: Фабьенна застегивала блузку. С некоторых пор красивые молодые женщины перестали носить лифчик. Когда Фабьенна ко мне подошла, мне как раз говорили, что такси будет у моего подъезда через несколько минут. Я погладил ее по щеке, и она сказала:
– Знаешь, если ты хочешь, я могу остаться. Можно мне переночевать у тебя?
– Нет, мне кажется, так будет лучше.
Она пошла к выходу. Я догнал ее уже у двери.
– В пятницу встретимся?
– Нет. Лучше не надо. Я не хочу больше тебя видеть, Бертран. Я прекрасно знаю, что не так много могу тебе дать, но все-таки это слишком неравноценно.
– Ты, несомненно, права, поступай, как хочешь, ты свободна, и я свободен, и все свободны…
– Одно я должна признать, – продолжала она, – ты даже и не притворялся, будто дорожишь нашими отношениями, таких, как ты, больше и не встретишь! Ты не только не хочешь любить сам, но ты еще и не позволяешь, чтобы тебя любили. Тебе кажется, будто ты любишь любовь, но это не так, тебе нравится представление о любви. Помнишь, в наш второй вечер ты спросил меня: "А теперь я имею право прикасаться к вам руками, трогать вас везде, забираться под платья, под юбки?" Мне никто никогда такого не говорил. – Она немного помолчала, потом прибавила так тихо, словно говорила сама с собой: – Я знаю, как мне надо было поступить: ничего тебе не рассказывать и оставить ребенка… – Я отвел глаза, и Фабьенна жестко сказала: – Что, тебе хотелось бы оказаться подальше отсюда? Не беспокойся, я ухожу. – Она на минуту прервалась, чтобы вытряхнуть из туфли застрявший в ней камешек. – Знаешь, Бертран, пять лет назад я причинила боль одному мужчине, теперь я об этом жалею, но тогда я была слишком молода и не понимала, что делаю. А теперь я точно знаю одно: тот, кто заставил страдать другого, тоже свое получит. И я нимало не сомневаюсь: тебе, Бертран, тоже станет больно.
– Почему ты думаешь, что со мной такого не было?
– Нет, не думаю, ты бы бережнее обращался с людьми. Пойми, я на тебя не сержусь, просто мне кажется, что для меня будет лучше, если мы расстанемся сейчас. Поцелуй меня.
И пока я нежно целовал ее в шею, а значит не мог встретить ее взгляда, она тихонько прибавила напоследок:
– Вы полный идиот. Я буду ласкать себя, думая о вас.
В следующую минуту ее каблучки уже застучали вниз по лестнице. Сегодня, думая об этом, я вынужден признать правоту Фабьенны. Когда я хотел ее завоевать, то сделал вид, словно хочу войти в ее жизнь, хотя на самом деле об этом и речи быть не могло. Это было ошибкой – из тех, которых я впоследствии старался избегать. После ухода Фабьенны я снова остался один, и меня это устраивало, я всегда любил одиночество. И все-таки именно одиночество погнало меня два дня спустя в кинотеатр, где шел документальный фильм: это меня-то, которому всегда нравился только вымысел. В тот вечер представление разыгрывалось в зале. У билетерши, которая рассаживала зрителей, были очень красивые ноги, и она, должно быть, знала об этом, потому что упорно направляла луч фонарика на них, вместо того чтобы показывать дорогу. Через два дня я опять пришел в этот кинотеатр. Субботним вечером зал был переполнен, и красивая билетерша посадила меня на служебный откидной стульчик рядом с собой. Я понимал, что мне сказочно повезло, что на мою долю выпала одна из тех случайностей, какие бывают в жизни, но каких не смеют выдумывать и самые наглые романисты. Время от времени звук с экрана становился приглушеннее, и в эти минуты, если моя прекрасная билетерша скрещивала или вытягивала ноги, я мог услышать шорох трущихся друг о друга чулок. Это мимолетное и скрытое от всех шуршание так волновало меня, что я набрался смелости и в темноте сунул ей записку. Прошло несколько минут, пока я решился заглянуть ей в лицо, и тогда увидел, что она мне кивает. Моя прекрасная билетерша оказалась молодой вдовой. Не знаю, в чем здесь дело, может быть, виновата знаменитая оперетта "Веселая вдова", но в самом слове "вдова" мне чудится что-то соблазнительное и интригующее. Ко всему Николь была еще и глухонемой. В первый же раз, когда я был у нее дома и машинально крутил в руках детекторный приемник, она жестами объяснила мне, что приемник принадлежит ее сыну, который живет в пансионе, и что она не взяла его на выходные, чтобы провести этот день со мной. Услышав это, я расстроился. Неужели никак нельзя получить удовольствие и при этом не причинить горя кому-то другому?
Моя мать вела учет своим романам. Помню тот вечер, когда я обнаружил свертки с фотографиями, письмами, а кроме них, и еще один волнующий и поучительный документ: список ее любовных похождений с именами, фамилиями и датами. Вижу себя стоящим на шаткой табуретке: торопливо озираясь, неуклюже стаскиваю со шкафа чемодан, оттуда сыплются письма и фотографии, они веером падают на пол вокруг меня. Но я-то сам, Бертран, сын Кристины Моран, я-то разве не то же самое делаю со своими бесчисленными любовницами, со своими списками, с забившими все мои ящики фотографиями? Когда я перестану собирать свою коллекцию? Да и сама эта книга, которую я сейчас пишу, что она собой представляет, если не подробный список?
Так, значит, Дельфина вышла из тюрьмы?
Я был в большом застекленном зале с бассейном, где мы проводим испытания вертолетов и судов, и возился с моделью танкера, внутри которой устанавливали очень сложную электронную систему. Дениза оторвала меня от работы, сообщив с таинственным видом, что меня спрашивает какой-то тип из полиции.
Полицейский стоял у противоположного бортика бассейна. Удивившись, я тем не менее вежливо направился к нему и повел его в холл.
Полицейский, здоровенный парень, ему бы подошло быть нападающим в команде регби, явился по поручению службы пенитенциарного надзора предупредить меня о том, что мадемуазель Дельфина Грезель вышла из тюрьмы: за хорошее поведение ей уменьшили срок.
В тюрьме Дельфина вроде бы часто обо мне упоминала и, случалось, говорила при этом угрожающим тоном. Одна из надзирательниц слышала эти угрозы и решила меня предостеречь. За этим он и пришел.
Я впервые увидел Дельфину в загородном ресторане.
Это был один из тех небольших модных ресторанчиков со свечами на столиках, где даже в туалетах звучит музыка Вивальди.
Обводя глазами зал, я вскоре остановил взгляд на столике в правой его части. Я заметил там красивую женщину в черном шелковом платье. Она сидела спиной ко мне, напротив мужчины лет сорока, скорее всего, это был ее муж.
Ресторан – чудесное место для зарождающейся любви, но опасное для узаконенных пар. Этим двоим было смертельно скучно…
Мужу не сиделось на месте, и он устроил небольшой скандальчик, громко требуя подать жареные ребрышки ягненка, которые, по его словам, должны были принести сорок минут назад. Пока метрдотель пытался его успокоить, красивая жена поднялась, и я проводил ее взглядом. Она пересекла весь зал и, на мгновение остановившись у подножия винтовой лестницы, которая вела, должно быть, в расположенные на верхнем этаже туалеты, оглянулась через плечо, и мне показалось, что она посмотрела на меня.
Меня сразу же заворожила ее манера двигаться, перемещаться наподобие стебля морской травы.
Дельфина никак не походила на женщину, которую когда-нибудь уведут в наручниках два жандарма!
Но пока что она подошла к мужу, который, наконец, мог успокоить свой разыгравшийся аппетит и выглядел вполне довольным.
Дельфина есть не стала. Она почувствовала, что я обратил на нее внимание, и в ответ несколько раз взглянула на меня так, что я больше не сомневался. И попросил счет.
Выйдя из ресторана и устроившись за рулем своей машины, я некоторое время не трогался с места, курил одну сигарету за другой и глаз не сводил с двери.
В конце концов Дельфина с мужем вышли из ресторана, сели в машину и тронулись с места. Я поехал следом за ними.
Их машина затормозила у шикарного дома в центре Монпелье. Я припарковался неподалеку и видел, как эта парочка вышла из машины, пересекла сплошь застекленный и ярко освещенный холл и вошла в лифт. Я решил пока изучить машину. И с удивлением обнаружил на ветровом стекле кадуцей, медицинскую эмблему. Значит, машина принадлежит врачу.
Я бросился в телефонную будку ближайшего кафе и мгновенно отыскал в справочнике все, что мне было нужно.
Решив, что такое везение надо использовать, я немедленно набрал номер доктора Грезеля и услышал в трубке голос Дельфины. Я признался, что выслеживал ее от самого ресторана, и сказал, что мне необходимо сейчас же с ней поговорить.
– Да откуда вы звоните? – спросила она.
– Я в кафе, как раз напротив вашего дома. Придумайте какой-нибудь предлог, чтобы выйти из дома.
Дельфина возмутилась:
– Это несерьезно. Который час?
– Который час? Двадцать минут двенадцатого. Так вы спуститесь?
– Не знаю. Поднимитесь по лестнице. Лифтом не пользуйтесь. Ждите на площадке четвертого этажа. Я ничего не обещаю.
Я ничего больше и не хотел, и уже бежал по лестнице вверх, перепрыгивая через ступеньки. Еще не добравшись до четвертого этажа, я услышал голос Дельфины: она говорила мужу, что спустится за сумочкой, которую забыла в машине, а заодно поставит машину на стоянку. Вслед за этим я увидел ее силуэт в освещенном проеме двери, она появилась на пороге, и наконец Дельфина оказалась рядом со мной. Не дав мне и слова произнести, она потащила меня вниз, явно неискренне повозмущавшись для начала:
– Кто вы такой и что вы здесь делаете? За кого вы меня принимаете? Уйдем отсюда!
На улице она, почти не раздумывая, согласилась сесть в мою машину.
Несколько минут мы ехали молча, затем Дельфина заявила:
– Надеюсь, вы отдаете себе отчет в том, что я оказалась здесь против своей воли?
И поскольку я не отвечал, тут же прибавила:
– Да-да, я только хотела не поднимать шума в нашем квартале, где моего мужа все прекрасно знают.
– Мы можем поехать ко мне выпить по стаканчику, отсюда до моего дома пять минут езды, – сказал я.
– Да, хорошо, поехали к вам.
К моему изумлению, Дельфина не только согласилась, но еще и мило улыбнулась. Еще несколько секунд прошли в молчании.
– Я надеюсь, вы все-таки не собираетесь меня спаивать?
– Вы будете пить то, что захотите. У меня есть и фруктовые соки, и минеральная вода тоже.
Снова наступило молчание.
– Вы под каким знаком родились? – внезапно спросила Дельфина.
И видя, что я не понимаю, повторила:
– Какой у вас знак Зодиака?
– Водолей, – ответил я.
– Пожалуйста, немедленно развернитесь и отвезите меня домой! Мне всегда советовали остерегаться Водолеев.
Мне оставалось лишь повиноваться.
Когда мы остановились у ее дома, я вышел и обошел машину, чтобы открыть Дельфине дверцу.
– Ну хорошо, вот вы и дома. Я с вами прощаюсь.
– Знаете, что, с вашей стороны, было бы очень мило сделать? Я собираюсь поставить машину моего мужа на стоянку. Вы могли бы меня проводить, потому что по ночам это ненадежное место.
Я смирился с мыслью о том, что зря потратил вечер на полусумасшедшую бабу. Мы поставили машину на место, я собрался уходить, но едва я протянул руку к дверце, Дельфина меня остановила:
– Подождите. Я все-таки имею право знать, зачем вы все это проделали.
– Пожалуйста, все очень просто. Я увидел вас в ресторане, вы показались мне очень красивой, я не мог глаз от вас отвести, и вы ведь тоже несколько раз на меня взглянули. Так что я счел это поощрением.
Пока я говорил, Дельфина очень неискусно изобразила на лице изумление.
– Так вы говорите, я смотрела на вас в ресторане? Да я вас даже не заметила! Вы где хоть сидели?
На этот раз я не выдержал и взорвался:
– Послушайте, вы не можете утверждать, будто не смотрели на меня! Даже если я и ошибся в значении этих взглядов, вы не имеете права так говорить! Да ладно, бесполезно вас убеждать, так что я ухожу.
Но я не ушел. Дельфина так на меня посмотрела и таким мягким тоном произнесла: "Значит, я вам уже совсем больше не нравлюсь?" – что я мгновенно перестал на нее сердиться.
Я стоял столбом, не понимая, чего она еще ждет от меня; в это время по темному углу, в который мы забились, прошлись два параллельных луча от фар подъехавшей машины.
Дельфина вцепилась мне в плечи и, пригнув мою голову к своим коленям, заставила меня спрятаться.
– Осторожнее, – прошептала она, – это машина моего соседа по площадке, не хочу, чтобы он видел вас со мной. Прячьтесь.
Тех нескольких секунд, которые потребовались на то, чтобы машина проехала мимо нас, вполне хватило, чтобы мои отношения с Дельфиной радикальным образом изменились. Как только я распрямился, она обняла меня и принялась целовать так страстно, что я вскоре отвечал ей уже с не меньшим пылом, а она тем временем шептала:
– Я сразу заметила вас в ресторане. Когда я встала из-за стола и поднялась на второй этаж, то сделала это только для того, чтобы вы на меня посмотрели.
После этого она откинула сиденья в машине.
Я не сразу понял, чего добивалась от меня Дельфина. Ей нравилось, ей прямо-таки необходимо было ставить меня в сомнительные, опасные ситуации, когда мы рисковали тем, что нас застукают на месте преступления. Каждый раз, как мы занимались любовью в подъезде, в городском сквере или в ее машине и она, казалось, полностью утрачивала контроль над собой, Дельфина внезапно приходила в себя и спрашивала, взлохмачивая волосы:
– Ах, Боже мой, ну разве мы благоразумно поступаем?
Комментариев нет:
Отправить комментарий